Время любить - Страница 31

– Но вы рассказываете нынче вечером истории, относящиеся к прошлому веку...

– Нет, просто к другому миру, к тому, откуда я вышла. Короче, уже на следующий день моя кузина начала репетировать роль матери, у которой родина отняла сына... И, слушая ее здесь, я подумала: может, она сама в конце концов стала верить, что ее сын добровольно пожертвовал собой,– так долго и так много она об этом говорила. И она еще имела наглость сказать мне: "Мы должны делать все, Агнесса, запомните, все, лишь бы спасти наших сыновей, когда они еще, на наше счастье, с нами; я предпочла бы, чтобы мой сын стал бездельником, подонком, лишь бы мне его вернули, лишь бы он был жив!"

Как бы заклиная опасность, я положила руку на руку Рено и, когда опомнилась, все равно руки не отняла. И в то же время я подумала о сходстве между этими двумя случаями, Патрика и Алена, о существующем, видимо, законе, который приводит к одинаковым катастрофам в лоне семьи.

– Да ну их! – заметил Жюстен.– Если даже пойти рассказать судьям всю эту историю про то, что его силком отправили в Индокитай, все равно другому этим не поможешь. Еще возьмут и его тоже пошлют на бойню.

– Я не об этом стала бы говорить. А о том, как они поступили со мной. Тем паче что делалось это все на глазах и с ведома этого самого Патрика, и имя Патрика фигурировало во всех письмах истцов, которыми нас буквально засыпали. Он лично извлек выгоду из того процесса, который нас разорил.

– Да разве в этом дело? – упрямо крикнул Рено. Подперев голову руками, Жюстен сказал:

– А знаешь, все это похоже на кетч в грязи с двенадцатью участниками, который как-то передавали по телеку из Америки. Не могу представить себе вас вышедшей на ринг, чтобы нанести удар кулаком: вы же выберетесь оттуда вся в грязи.

– Прекрасно сказано. Слышал, Рено?

– Но это же не есть решение проблемы.

– Ты же видишь, Жюстен говорит весьма разумно, и он тоже считает, не будучи ни судьей, ни одной из заинтересованных сторон, что мое вмешательство немыслимо.

– Он уже не в первый раз поддерживает твое мнение, просто чтобы за тобой поухаживать.

– Что это ты несешь! – недовольно остановил его Жюстен.

– Возможно, это потому, что он,– начала я и махнула Жюстену, чтобы он успокоился,– потому что он не возводит в культ из голого принципа парадоксы и желание противоречить.

– Вот уж тебе-то не пристало говорить о желании противоречить. В последнее время стоит мне только рот открыть, и ты сразу же начинаешь возражать, что бы я ни сказал. Да и он тоже, впрочем.

– Послушай, Рено,– заговорил Жюстен, который из нас троих держался наиболее спокойно,– уж не воображаешь ли ты...

– Тебе-то что, ты ведь здесь ни при чем, значит, заткнись!

– А ты, пожалуйста, не груби! Жюстен наш гость. Вы, кажется, хотели что-то сказать, Жюстен? Мне интересно вас послушать.

– Да так, ничего. Короче, значит, надо все эти гнусности, которые они на вас обрушили и с которыми вы сумели благополучно разделаться,– надо по той или иной причине снова собрать в одну кучу и публично швырнуть в лицо вашей семье. По-моему, это подло.

– Подло другое,– крикнул Рено,– оставлять в беде Патрика! Более чем подло – это трусость.

Я поняла, что он хочет вывести меня из терпения.

– Ты уже сам не понимаешь, что говоришь.

– Правду,– возразил он, не глядя мне в лицо,– от нее требуется проявить храбрость, а храбрости-то у нее как раз и нет. Твердит, что она, мол, далека от предрассудков, а сама – обыкновенная буржуазка... Да-да, я правильно угадал, видишь, она обозлилась.

Я взяла его за руку и сильно тряхнула, чтобы он взглянул на меня.

– Хватит об этом, ладно? Раз ты не можешь говорить на эту тему спокойно и не грубить. И заруби себе на носу, я не буду выступать свидетельницей на этом процессе, говорю тебе раз и навсегда. Теперешний наш спор только укрепил меня в моем решении. А Жюстен сумел великолепно сформулировать причины, по которым мне не следует выступать.

Чернильно-черный глаз Рено метнул на Жюстена порцию самых ядовитых своих чернил, но никто из нас не тронулся с места.

– Можно встать из-за стола? – сдавленным голосом спросил Рено.

– Если хочешь. Возьми фрукты и съешь их, где тебе будет угодно.

Он захватил целую гору фруктов и побрел прямо к склону, где начиналась сосновая роща.

Жюстен из-за стола не встал.

Когда я поднялась на второй этаж, собираясь ложиться, я потихоньку открыла дверь спальни Рено и неслышно приблизилась к постели. Он спал или притворился, что спит. В окно вливался свет луны и ночной воздух. Через минуту я уже различила черты его лица, пушистую щеточку ресниц, к которой я приглядывалась сотни раз, стараясь угадать еще с его младенчества, спит он или нет, и которая сейчас, как и прежде, скрывала уголки век, наглухо запечатывала его тайну. Мой сын, этот незнакомец... Я нагнулась и, не опираясь о край кровати, чтобы его не разбудить, еле коснулась поцелуем его лба. Я тогда ломала себе голову, да и сейчас еще ломаю, – спал он или нет.

На следующее утро я отправилась на стройку только после того, как дождалась от Рено телефонного звонка из города: он прошел. Отметка довольно хорошая. Точно так же, как и накануне, я не хотела являться к лицею и на людях целовать его; звонил Рено из лицейского автомата, откуда слышно каждое слово, поэтому он на подробности поскупился, хотя именно их я и ждала. В ту же самую минуту, еще не положив трубки, я дала себе слово рассеять неприятный осадок, возможно, оставшийся у Рено после вчерашнего спора. К тому же кое-какой заранее приготовленный сюрприз – награда, ожидавшая только своего часа,– сумеет, я-то знала это, вернуть на его губы улыбку и на чело безоблачную радость.